Они допили его молча. Толкунов хотел расспросить пани Марию о родителях под Щирцом: как там живется ее сыну, не нуждается ли в чем-то, но почувствовал, что этот разговор сейчас придется не по душе женщине, сидел молча и думал, как же сказать ей о своих чувствах, но не находил слов, ощущая, что молчание и неловкость затягиваются, однако лишь сопел потихоньку, с ужасом убеждаясь, что с каждой минутой приближается время, когда надо поблагодарить пани Марию и уйти в спальню. А она не смотрела на него, правой рукой придерживала халат, прикрывая грудь, левой же зачем-то переставляла на столе чашки и сахарницу, вроде бы хотела что-то предложить, однако не решалась, наконец все же отважилась и спросила:

— Пан капитан еще не хочет отдыхать?

Хоть и была позади бессонная ночь и напряженный день в ожидании агента, Толкунов ответил, нисколько не покривив душой:

— Совсем нет.

— Хотите, я вам сыграю? — стрельнула она на него глазами и покраснела, как ребенок, сознавшийся в проступке.

— Что? — не понял Толкунов.

— Хотите послушать, как я играю?

— На чем? — искренне удивился капитан.

— На пианино.

— Вы?

— Не верите?

— Нет, почему же... — Толкунов обвел взглядом комнату, но так и не нашел инструмента, сказал недоверчиво: — Но ведь я не вижу...

— Фортепиано у нас нет... — сокрушенно покачала головой пани Мария. — Не в состоянии были купить...

Толкунов с недоумением взглянул на нее, и неизвестно было, что больше удивило его: то, что женщина так свободно выговорила слово, не употребляемое им вовсе и только слышанное несколько раз по радио — «фортепиано», или то, что жаловалась на отсутствие инструмента. Ему вообще никогда не приходило в голову, что можно иметь в собственном доме пианино. Это, по его глубокому убеждению, могли позволить себе лишь музыканты или профессора и академики, правда, подумал он, а как же быть детям уборщицы или обычной работницы, захотевшим учиться играть и стать музыкантами? Не только же профессорским дочкам и сыновьям быть пианистами, а и ребенку пани Марии. Но ведь существуют клубы, дворцы пионеров, разные красные уголки, где можно учиться. Он подумал об этом с удовлетворением, найдя, наконец, решение такой проблемы, однако вдруг вспомнил, что пани Мария предлагает ему послушать, как играет она сама. Он иронически сжал губы, не поверив, а может, не так поняв женщину. Вот, скажем, стирать она, конечно, умеет, он где-то читал или майор Бобренок рассказывал, что даже царские дочери после ареста стирали для себя, а вот чтоб простая женщина играла на пианино!..

Видно, пани Мария прочитала сомнение на лице капитана, поэтому пояснила:

— Пианино у соседа, сын его играет и меня немного научил.

— Удобно ли? — спросил Толкунов.

— Сосед на работе, мальчик спит, а пани Мирослава ложится поздно, — объяснила хозяйка. — Она будет рада познакомиться с паном капитаном.

Она убедила Толкунова, вообще сегодня вечером пани Мария могла убедить его в чем угодно, тем более что это хоть немного скрашивало его одиночество, и капитан решительно поднялся. Критически оглядел свои ноги в шлепанцах, но хозяйка успокоила:

— Там совсем по-домашнему.

Пани Мария взяла его за руку и повела за собой. Он шел, шаркая шлепанцами и чувствуя, как прелестно пахнет от нее тройным одеколоном, — капитан подарил позавчера пани Марии флакон, лучший одеколон, продававшийся в штабном киоске. И то, что запах был родной и знакомый, и то, что женщина крепко сжимала его руку и не собиралась отпускать, переполняло его какой-то праздничностью и окрыляло, будто и в самом деле был праздник или обязательно должно было случиться что-то необыкновенно торжественное.

Пани Мирослава встретила их уважительно, может, она и правда обрадовалась их приходу, так как улыбалась доброжелательно и сразу засуетилась, предлагая чай. Толкунов ответил решительным отказом, но хозяйка не вняла ему и побежала в кухню, а пани Мария потянула капитана в гостиную, где стояло пианино.

Комната была обставлена просто и даже бедно — стол с деревянными стульями вокруг него, потрепанный диван и пианино между окнами, еще комод с расставленными на нем фотографиями в выпиленных из фанеры рамках. На всем тут лежала печать времени, все свидетельствовало о более чем скромных доходах хозяев.

Пани Мария посадила Толкунова на диван, а сама села к инструменту. Она оглянулась на капитана и засмеялась вызывающе и задорно, но в этой задорности он прочел глубокое волнение и неуверенность. Он хотел пересесть с дивана на стул — ближе к пианино, чтобы смотреть на женщину хоть сбоку, однако подумал, что, может, это помешает ей, и остался на диване, откуда видел лишь затылок пани Марии. Вздохнул и положил руки на колени, словно не пани Мария, а сам он должен держать экзамен. Он волновался за нее больше, чем она сама за себя. Пани Мария оглянулась еще раз и сказала высоким и ненатуральным голосом, как конферансье в концерте:

— Композитор Чайковский. Французская песенка.

Она коснулась клавишей и прошлась по ним пальцами. Толкунов удивился, потому что и правда услышал музыку, не простое бренчание, а мелодию. Человек со слухом или элементарно знакомый с музыкой, пожалуй, нашел бы в игре пани Марии немало погрешностей, но Толкунову нравилось. Он с интересом смотрел, как высоко и изящно подымает руки пани Мария, как бегают ее пальцы по клавишам.

Капитан поднялся и, тихонько подойдя на цыпочках, стал так, чтобы видеть играющую в профиль: пани Мария играла как-то особенно прилежно, она так старалась, что даже высунула кончик языка, дышала тяжело и неровно. Вдруг Толкунов понял, что и это старание, и волнение вызваны его присутствием, что пани Мария играет именно для него и ей совсем не безразлично, какое впечатление произведет ее игра на капитана.

Толкунов неслышно отступил к дивану и сел осторожно, чтоб не заскрипела ни одна пружина, почувствовал, что музыка взволновала его. И когда затих последний аккорд, он вскочил и зааплодировал громко и радостно, как заядлый театрал любимому актеру.

Пани Мария поднялась из-за инструмента, счастливо и в то же время недоуменно оглянулась на него, покраснела от удовольствия и даже сделала что-то похожее то ли на поклон, то ли на книксен. Это совсем растрогало его. Толкунов шагнул вперед и взял пани Марию за руку, сжал ее и вдруг почувствовал, что мог бы и поцеловать, но сразу же отбросил эту мысль как недостойную и неуместную, пожал руку еще раз и сказал совсем искренне:

— Здорово!

— Вы и правда так считаете? — покраснела она еще больше, а глаза ее радостно блеснули.

— Конечно, я не знаток, но мне понравилось.

— Приятно слышать это.

— Никогда не думал...

Пани Мария махнула рукой.

— Так, для души... — пояснила она. — Говорят, надо серьезно заниматься музыкой, а мне выпадает это нечасто, да и пианино нет.

Толкунов хотел сказать, что это не такая уж большая проблема, что деньги, в конце концов, можно собрать. Его друзья имеют трофейные аккордеоны, а он не хуже других, правда, помогает сестре, но имеет кое-какие сбережения, однако промолчал.

Пани Мария решительно закрыла крышку инструмента. Толкунов не просил ее сыграть еще, подсознательно понимая, что женщина вложила в исполнение все свои эмоции, что лучше она сейчас уже ничего не сыграет и что нынешний вечер дался ей не так уж и просто.

Капитан не выпускал руки пани Марии, а она не пыталась отнять ее. Он попробовал обнять женщину, но совсем некстати в комнату заглянула пани Мирослава, сообщив, что чай готов. Пани Мария высвободила руку и, взяв капитана за локоть, повернула его к дверям. Толкунов, идя в кухню, откуда уже пахло чаем, думал: вряд ли придется по вкусу ему сейчас даже самый лучший в мире чай.

Но пани Мария все еще держала капитана за локоть, и он пребывал на десятом небе: совершенно спокойно воспринял звонок в передней и появление Бобренка, каким-то образом догадавшегося, где они с пани Марией. Майор выпил две чашки чая, снисходительно выслушал отзыв капитана об исполнительском мастерстве пани Марии. Толкунова, правда, задела эта снисходительность, но он промолчал, решив: ничто не испортит ему этот вечер, даже не совсем своевременное появление майора.